Как я был учителем
Татьяна Алексеевна — сельская учительница. Она живет на горушке у самой реки. Окна ее дома глядят в мой обход. От крыльца спускается вниз тропинка и обрывается у воды. Брод здесь глубокий — редко кто пользуется этой тропинкой. Если она увидит из окна дымок, то знает — это работаю я. Она бежит вниз по тропинке, неустрашимо переходит речку и заявляется ко мне мокрая.
— Как вам не стыдно, — говорит Татьяна Алексеевна вместо приветствия, — сидите в своем лесу, как медведь. Никогда не узнаешь, что с вами. Я стараюсь оправдаться, как могу, говорю, что мало времени и много работы, а она сушится у костра или лежит на солнце и смотрит в небо. Это не мешает мне работать.
Она интересуется моими лесными делами, а я школьными. Своих учеников она называет «мои дети». Ей двадцать лет. Я хорошо знаю ее «детей». Они частенько совершают набеги на мои кварталы и не хуже меня знают в лесу каждый пень. Как кроты, они возятся в старых траншеях, лазят по деревьям, и я не спускаю с них своего ока.
Вчера она была опять. Выжимала платье, грелась у костра.
— Какой вы недогадливый, — сказала она, — все вам надо подсказывать. Почему вам не прийти в школу и не рассказать ребятам о лесе? Надо растить себе смену. Я предупредила своих детишек, что вы придете завтра. Не вздумайте отказываться — уже поздно.
Просеку чистить я умел, тушить пожар я тоже умел, сажать дички, мыть посуду, пол, готовить обед, гладить, пахать, клеить обои, печь блины — все это я умел. Но быть учителем я не умел. Я не знал, как и что рассказывать детям. Легко сказать «растить себе смену», если эта «смена», несмотря на всяческие запреты, обдирает черемуху до последней ветки. Я знал, что с ребятами надо говорить просто и по возможности подкреплять свою речь наглядными примерами. Это мне еще раньше сказала Татьяна Алексеевна.
У нас на кухне в бочонке стоял древний фикус. На нем осталось три листка. Он достался нам от третьего поколения лесников. Я подумал, что его будет достаточно для наглядного примера. Я засунул за пояс топор, положил в карман замок, взвалил на плечо бочонок с фикусом и зашагал в школу.
Где-то далеко пели петухи. Легкий ветер приносил запах утреннего дыма, слабо растворенного в лесном воздухе. Холодная роса смачивала мои сапоги и оставляла на них желтые и белые лепестки цветов. Ветки деревьев цеплялись за фикус и сыпали мне на голову и за ворот холодные капли. Пели птицы. Это всегда удивительно: встать с постели и сразу после сна услышать в лесу неизменное, неистощимое, прославляющее жизнь пение птиц. В селе меня останавливали и спрашивали: не продавать ли я несу фикус. Я отмалчивался.
Я пришел в школу во время перемены. Пот катился с меня градом. Ребята обступили меня. Они силились поднять бочонок с фикусом и внести в класс. Зазвенел звонок. Татьяна Алексеевна привела меня в класс и сказала:
— Сегодня к нам в гости пришел лесник. Он охраняет лес за рекой. Он расскажет вам о лесе.
Передо мной за партами сидели десятка два малышей. Они разглядывали меня с любопытством.
Я быстро представил себе: пройдут годы и тот молодняк, что я растил за рекой, будет для них лесом.
Свой рассказ я начал с фикуса. Вначале я глубоко залез в историю фикуса, ведь он мне достался от старых лесников. Я показал ребятам, каков он был маленький и каким он вырос. Потом коснулся строения листьев и корней. Рассказал, как надо за ним ухаживать, мыть, менять в бочонке землю. Я расписал фикус как мог. Из умирающего старика он превратился в красавца великана.
Потом я взял замок. Наглядно он должен был представлять стражу. Это был старый замок, ключ от него давно потерял дед. Мы вешали его на дверь для видимости. Я сказал, что это хоть и плохой замок, но лучше, чем никакой. А вот лес не имеет замков. И рук у него нет.
Я спросил ребят:
— Что бы делали деревья, если бы у них были руки?
Кто-то пискливо ответил:
— Они бы здоровались.
А другой голос добавил:
— Они бы играли в снежки.
— Нет, — сказал я, — они бы защищали себя от врагов. Но у них нет рук, и поэтому...
С этими словами я поднял топор и срубил фикус, как поется в песенке, «под самый корешок». Фикус упал на пол, зашелестев старыми листьями.
Не стану описывать дальнейших событий. Будет сказано очень мягко, если я скажу, что меня деликатно выпроводили из школы, и Татьяна Алексеевна обвиняла меня в бессердечии и незнании человеческой души.
Я шагал обратно на свой кордон, с бочонком и срезанным фикусом в руках. Представляю, как смеялись надо мной люди, видевшие меня в этот день дважды!
День накалился. Опять пот катился с меня градом. Прямо у дороги в траве запуталась красная бабочка, ягоды земляники обсохли и чуть побелели. Над головой в старой сосне, занявшей половину неба, самоотверженно стучал дятел и сорил щепками. Я чувствовал, что до ребят не дошли мои слова. Голова моя была полна дум. Мне хотелось сказать ребятам и всем тем, кто хотел бы меня послушать:
— Мои друзья! Лес — веселый товарищ человека. Он гостеприимно встречает каждого. Шелестом своих листьев говорит: «Заходите в мои гущи, отдыхайте в тени, собирайте грибы и ягоды, любуйтесь моей красотой». Лес не запирает свои двери на замок, не огораживается заборами со строгими табличками. Каждому лесу хотелось бы вывесить одну огромную надпись: вход строго разрешен. У него есть время молодости и время зрелости. Приходит пора, и его надо рубить, чтобы дать место новому поколению. Растите лес. Будьте его верными руками. Эта была убедительная речь, вдохновенная, хотя и запоздалая.